Вадим гиппенрейтер фотографии. Современные мастера фотографии: Вадим Гиппенрейтер. Какие места в России — особо любимые

«…я ни разу не пользовался цифровой техникой. 70 лет назад её попросту не существовало, да и теперь предпочитаю аналоговую камеру любым современным изыскам. Почему? — спросите Вы. Это тема для отдельного разговора».

Каждый фотограф создает свое визуальное летописание мира, в котором он живет и который исследует. Кто-то концентрирует внимание на человеческом отражении в повседневности общественных событий, кто-то переплетает окружающую реальность с выдуманными историями… кто-то старается показать мир таким, каким его создала природа, где человек лишь часть огромного пространства, красота которого является совершенной. Мастер пейзажной фотографии чувствует природу и ее законы изнутри, имея связь, необъяснимую словами, но благодаря которой его снимки наполняются живым дыханием. Что необходимо делать, чтобы найти в себе эту способность видеть природу? Однозначного ответа, конечно, нет. Быть может, главное — любить мир, как его любит легендарный русский фотограф Вадим Гиппенрейтер.

Спонсор поста: Наруто игры : Бра­у­зер­ная он­лайн иг­ра, в ко­то­рой вам пред­сто­ит вы­брать сво­е­го нин­дзя-чи­би­ка (ма­лень­ко­го пер­со­на­жа) из зна­ме­ни­тых ани­ме.

1. Извержение вулкана Толбачик, , 1975 © Вадим Гиппенрейтер

Вадим Гиппенрейтер родился в 22 апреля 1917 года в Москве. По его словам, с самого раннего детства он был предоставлен самому себе, гуляя и изучая детским пытливым способом все вокруг. Он мог просидеть на берегу реки с костром всю ночь. «Большую часть жизни прожил под открытым небом, в Москве — наездами. С ранних лет бродил и ночевал в лесу, в непогоду разводил костры, встречал рассветы у реки. Ожидая пробуждения рыб, гипнотизировал поплавок удочки, едва видный в предрассветном тумане», — рассказывает мастер. Фотографировать он начал еще в юности, ведь в каждой образованной семье были деревянные форматные фотоаппараты. И, конечно, он не мог не научиться пользоваться всей техникой самостоятельно, ведь в таком возрасте любопытство и желание увидеть все в этом мире толкают в совершено разные авантюры. Сам ставил камеру на штатив, накрывал тряпкой, по матовому стеклу строил картинку, фотографировал всех родственником. Снимая на стеклянные пластины, сам их проявлял при красном цвете.

2. Вулкан Толбачик, Камчатка, 1975 © Вадим Гиппенрейтер

3. © Вадим Гиппенрейтер

«Родился и вырос на высоком берегу Москвы-реки. Первые детские воспоминания — лыжи. И только потом, как мне сейчас кается, я научился ходить», — вспоминает Вадим Гиппенрейтер. Юношеское увлечение выросло в серьезное занятие горнолыжным спортом, и в 1937 году он стал первым в СССР мастером спорта, в 1939 году первым в мире съехал с вершины Эльбруса. Он учился на биологическом факультете, однако, его отчислили из-за дворянских корней. Перевелся в медицинский университет, но узконаправленность обучения не понравилась, желание познавать мир во всех его проявлениях мешало строго учиться по правилам. Гиппенрейтер перевелся в художественный институт, окончив его в 1948 году. Рисовать портреты вождей, как требовало то время, он не умел и не хотел. Решение заниматься тренерской карьерой было естественным, и в последствии на 20 лет стала для Вадима Гиппенрейтера основной профессией. Однако, именно любовь к фотографии была истинной внутренней составляющей его жизни, которой он посвящал все возможное время.

4. Вулкана Толбачик, Камчатка, 1975 © Вадим Гиппенрейтер

5. © Вадим Гиппенрейтер

«Многие из нас в молодости пытаются доказать себе, что способны на преодоление необычных ситуаций. Для меня такой ситуацией была автономная жизнь в лесу. Вскоре понял, что убивать зверя или птицу, использовать грибы, ягоды могу, но зачем? Все обернулось более сложной задачей: надо снимать то, что видишь, превращать увиденное в зримые образы. Вот и снимаю всю жизнь природу», — говорит мастер. Желание увидеть собственными глазами заповедные уголки природы превратило Вадим Гиппенрейтера в путешественника. Он объездил почти всю Россию, ведь всю ее увидеть, по словам мастера, просто невозможно. Больше всего Гиппенрейтер любил север. Карелия, Кольский полуостров, Урал, Дальний Восток, Чукотка, Командорские острова. Он объездил все Курильские острова, был несколько раз на Байкале. На камчатку мастер ездил в течение 40 лет. «На Камчатке жил подолгу, снимал извержения вулканов; нерест лососей в реках; бурых медведей, которых можно увидеть средь бела дня у реки или в ягодной тундре. Близко снимать медведей, когда они на открытом месте — испытание не для слабонервных и, пожалуй, неразумное, учитывая их непредсказуемость и вспыльчивый характер».

6. Курильские острова © Вадим Гиппенрейтер

7. © Вадим Гиппенрейтер

8. © Вадим Гиппенрейтер

«Стремлюсь в места, куда нельзя проехать на машине. Привезенный фотографический материал — лишь инструмент, которым нужно владеть, чтобы получить этот результат». Вадим Гиппенрейтер никогда не ездил просто так, всегда была четкие собственные цели и задачи. Место следующей фотоэкспедиции всегда выбралось с расчетом на работу. И всегда все было на себе: рюкзак с палаткой, аппаратура, топор, спальный мешок. Он всегда ездил один, чтобы быть наедине с тем место, которое хотел запечатлеть. Чтобы фотография получилось, он готов был ждать и несколько дней заветного состояния погоды. «Времена года в природе обладают своей тональностью, настроением. Весенний пролет птиц — не такой, как осенний. Дождливая осень с тяжелым небом поражает разноцветной листвой на пожухлой траве. Зимой все замирает, но в этой тишине жизнь продолжается. Перемены в природе порождают разные чувства, и эти перемены должна передавать фотография».

9. Берег Белого моря © Вадим Гиппенрейтер

10. © Вадим Гиппенрейтер

«Прежде мои пейзажные фотографии требовались как иллюстрации на тему «Широка страна моя родная» в альбомы к партсъездам, чтобы разбавлять портреты генсеков. Постепенно просветы в этом мраке увеличивались. Журнал «Смена» печатал очерки о временах года. Пейзажи публиковали в журналах «Вокруг света» и «Советский Союз», который распространялся за рубежом. После шумных дебатов в издательстве «Советский художник» вышел альбом «Сказки русского леса». Всю ответственность взял на себя главный художник, ведь на фотографиях не было ни одного человека. Но издание с черно-белыми фотографиями было продано, так и не дойдя до прилавков. Это был один из первых альбомов с моим текстом, и теперь их тридцать. Они выходили в США, Англии, Германии, Франции, Чехословакии. Ну, и у нас, естественно», — рассказывает Вадим Гиппенрейтер. Его фотографии стали эталонами жанра, сделав своего автора всемирно признанным мастером.13. © Вадим Гиппенрейтер

«Собираю «свою» заповедную Россию: нетронутую природу, памятники архитектуры XII-XVIII веков, органично вписанные в окружающий ландшафт. Вершина русского искусства — древние иконы и фрески. То, что один человек может сделать за свою жизнь — лишь фрагмент картины. Хорошо, если такая мозаика когда-нибудь сложится», — Вадим Гиппенрейтер.

Вадим Евгеньевич Гиппенрейтер - выдающийся мастер фотографии, автор 28 альбомов. Выпускник факультета скульптуры Суриковского института стал художником в совершенно другой области. Ему подвластно то, что мало кому удается: удержать ускользающую красоту живой природы, остановить мгновение. Энергичный, легкий на подъем, фанатично преданный любимым местам, он "выписывает" на пленке старинные русские города, печальную природу средней полосы, фантастические труднодоступные области Камчатки и Урала. Он не снимает за границей, хотя более страстного путешественника, чем Гиппенрейтер, нет на свете. Просто он - не турист. Фраза, которые виртуозы этого искусства произносят с иронией, подходит ему, как перчатка: "Великий фотограф земли русской".

В.Г. Я вообще не занимаюсь отдельной фотографией. Всегда делаю книгу, независимо от того, будет она издана или нет. У меня есть только идея, которую я методично нанизываю на зрительный материал. Сначала нахожу место, которое привлекает меня, интересует, тревожит, вызывает особое отношение. Это может быть старинный город, природа какого-то края или просто вид с одной-единственной точки - с обрыва на Волгу, например. Меня привлекают по-настоящему средневековые города, не моложе XVI века, лучше всего - XII. Позже уже идет откровенный упадок архитектуры и живописи. Все, что последовало за Стоглавым церковным Собором, когда были введены каноны в иконописи и строительстве православных храмов, лишившие художников прав на творчество, положило начало падению старого русского искусства.

Борисо-Глебский монастырь

КИЖИ. Русская зима

Кижи

Кижи

В.Г. С подачи Виктора Руйковича, известного фотографа, большую часть жизни проработавшего в журнале "Советский Союз", я попал к художественному редактору газеты "Известия" по фамилии Волчек. Наснимал на Севере охотников, стариков, болота, костры и охотничьи избы и принес Волчеку пачку черно-белых фотографий (на цвет тогда еще не снимал). Едва взглянув, он предложил сделать из них ближайшую экспозицию "Окон Известий". Это была моя первая профессиональная школа. Тогда вышло несколько моих "Окон", и я впервые получил хорошие деньги. Волчек сказал мне: "Снимай, как снимаешь. Не обращай внимания ни на кого. Все снимают по-своему. И постарайся быть ни на кого не похожим". С этого и пошли мои фотоочерки в журналах "Смена", "Огонек", "Вокруг света" и других.

Кирилло-Белозерский Монастырь

Н.К. Вы действительно ни у кого не учились и фотоаппарат взяли в руки самостоятельно?

В.Г. Фотоаппаратом у нас в роду умели пользоваться все. Когда мне было 8-10 лет, в семье не считали за труд вставить пластинку и кассету и старым деревянным фотоаппаратом снять своих гостей или родню в праздник. Мы заряжали при красном свете пару кассет стеклянными пластинками, ставили аппарат на штатив, накрывались тряпкой, по матовому стеклу строили "кадр" и тут же шли в комнату проявлять тоже при красном свете. Сушили негатив на улице, потом печатали на дневной аристотипной бумаге, потом мокали в фиксаж - и готово. После войны я начал снимать "лейкой" - узкоформатной камерой. Мой отчим (отец, дворянин и белый офицер, погиб в 1917 году, когда я родился), тихий, очень интеллигентный человек, без конца конструировавший всякие фотоаппараты, не доверял новой технике и любил повторять: "Это все игрушки - все равно тряпкой накроешься". В чем-то он оказался прав.Если бы я не стал фотографом, вполне мог бы стать пианистом или профессиональным спортсменом. Меня даже водили к знаменитой Елене Фабиановне Гнесиной, которая била меня по рукам за нежелание заниматься сольфеджо. Я предпочитал ловить пескарей в Сетуни и был и остаюсь - очень непоседлив. Еще с пеленок умел грести на всех лодках, а в более зрелом возрасте начались горные лыжи и альпинизм.

Монастырь

Н.К. Но горные лыжи - такой элитарный для нашей страны вид спорта, особенно в прошлом. Как Вы пришли в него?

В.Г. В Россию в 1934 году приехали австрийцы, члены антинацистской партии Шуцбунд. Все они были альпинистами и лыжниками. Со многими я нашел общий язык. Мой первый учитель - легендарный Густав Деберл, профессиональный проводник в Австрийских Альпах, консультант известной фирмы по производству горных лыж Kneissl. С этих австрийцев начались горные лыжи в России. Альпинизмом я увлекся после войны, когда появились первые альплагеря. Мы путешествовали пешком, никаких асфальтированных дорог туда проложено не было, лазили по каким хотели горам, таскали на себе все снаряжение. Каждое лето я проводил в горах, поднимался на наши кавказские вершины, побывал на Эльбрусе. Часто на восхождение брал с собой лыжи - в горах и летом зима. На Эльбрус на лыжах впервые поднялся в 1939 году... Давайте пересядем, а то у меня против света глаз плохо видит. Много лет я играл в регби и боялся, что мне вышибут зубы, а вышибли глаз. На год я ослеп на один глаз, потом вылечился.

Старая Ладога

Псковский Кремль

Соловецкий монастырь

Н.К. Боже мой, это что же - по молодости? Когда же Вы все успевали?

В.Г. В молодости я все успевал: и в регби играть, и прыгать на лыжах с трамплинов, и даже марафон бегать. И еще учиться. Вот бы сейчас столько успевать, сколько тогда! Я очень хорошо учился в медицинском институте, получал двойную стипендию. Закончив три очень интересных курса и получив хорошее фундаментальное образование, я понял, что не смогу заниматься всю жизнь какой-то узкой медицинской специальностью. Первая же практика в клинике дала понять, что для меня это неприемлемо. Так и окончилась, не начавшись, моя карьера врача. Со скандалом оставив медицинский, я ушел в Суриковский институт. Окончил его уже после войны, в 1948 году. Но тогда скульпторы получали деньги только за "лики святых" - вождей, ударников, стахановцев. И я стал работать тренером по горным лыжам, чертежником, принимал какие-то нормы ГТО.
Н.К. Как Вы пережили войну?

В.Г. Война меня обошла довольно странным образом. Вначале мне сразу пришла повестка явиться с вещами в военкомат, что я и сделал. В анкете у меня значилось "мастер спорта по горным лыжам, такой-то разряд по академической гребле". Документы вернули "до особого распоряжения", очевидно, рассчитывая использовать меня в военных действиях в горах. Потом институт эвакуировался на два года в Самарканд. Во время эвакуации я был бригадиром на сельскохозяйственных работах. Но и учиться в Самарканде мы продолжали. У нас ведь были великие преподаватели. Я наблюдал, как работает Фальк; рядом с нами работал Фаворский, профессор художественно-промышленного училища; по соседству в Регистане жил Матвеев. Потому много лет спустя я и сделал альбом по Средней Азии, что хорошо ее знаю, много раз туда возвращался, снимал. Там все красивое: природа, архитектура, люди. Меня даже женить хотели на таджичке. В Самарканде много таджиков - открытые, хорошие, красивые люди. Но на севере, в Москве, они не живут, болеют, а я - не азиат, жить в Азии постоянно не могу.

Ярославский кремль

Троице-Сыпановский монастырь. Костромская область

Юрьев Монастырь. Новгородская область

Н.К. Вы не изображали "лики святых" как профессиональный скульптор и всегда были "вольным стрелком" как фотограф?

В.Г. Никогда и нигде не работал, не служил. Звучит кощунственно, хотя это не значит, что ничего не делал - наоборот. Просто не числился ни в какой редакции и не сидел на одном месте. Начал снимать спорт, который знал досконально, и стал активно публиковаться в спортивной прессе. Горные лыжи, альпинизм, всякие сложные походы, сплавы на плотах. Довольно случайно поснимал художественную гимнастику - только из-за знакомых девчонок. До этого никогда не снимал в помещении и в такой динамике. Получилось эффектно, со смазанными движениями и летающими лентами. Сразу прошло несколько журнальных обложек. Но больше я к таким экспериментам не возвращался, хотя все были довольны: и девушки, и я сам. Постепенно перешел на серьезные темы: спорт сегодня снял, завтра напечатали, послезавтра выбросили. Хотелось чего-то более значительного и несиюминутного.

Н.К. О чем была Ваша первая книга?

В.Г. Об альпинизме, называлась "В горах Карачаево-Черкессии". А потом сделал книжку про зубров в Беловежской пуще. Увидев зубров в первый раз, просто обалдел, до чего это замечательные звери. Год положил на то, чтобы снимать их, жил рядом, постоянно приезжал. Передо мной открывался первобытный мир, в который можно было попытаться проникнуть. Ведь зубры были уничтожены почти полностью, только несколько особей сохранилось в частных парках. Зубра скрестили с бизоном и, используя закон Менделя, отбирали потомство для скрещивания с большим процентом крови зубра, чем бизона, и в конце концов вывели практически чистокровную породу. В настоящее время это поголовье в лучшем виде носится по горам-лесам, проблема сохранения вида отпала. Я до сих пор, если предоставляется возможность, снимаю этих зверей. Альбом "Беловежская пуща" напечатан с цветных фотографий. Разложил картинки по номерам и отправил вместе с текстом в типографию имени Сталина в Минск. Текст вышел на белорусском и под другой фамилией (кому-то нужна была публикация), но деньги мне заплатили сразу. Отношения с сотрудниками Беловежской пущи у меня до сих пор отличные.

Камчатка. Вулкан спит

Н.К. Значит, Вы выбрали своих героев: природу и животных?

В.Г. В общем, да. Книжка "Сказки русского леса" - без единого человека, черно-белая, посвященная временам года. Леонид Жданов, известный танцовщик, заслуженный деятель искусств России и фотохудожник, все пилил меня, пока не заставил сделать ее. Несмотря на опасения издательства по поводу "безыдейности и неактуальности", она не дошла до прилавков, была раскуплена на корню со склада в типографии.

Н.К. Вы часто пишете тексты к альбомам сами. Почему?

В.Г. Кто, кроме меня, напишет текст про Командорские острова? Или про зубров? Или про извержения вулканов на Камчатке? Мы с вулканологами стояли у истоков изучения камчатских вулканов! С нас это все началось.

Молния и луна

Вулкан, ночь, луна, молния

Н.К. Как Вы попали на Камчатку? По приглашению вулканологов?

В.Г. Нет, история совсем другая. Я развелся с женой, считал, что жизнь поломана, все кончено. И решил уехать на Камчатку, мозги проветрить. Никогда раньше там не был, никого не знал. Знал только, что там недавно создан институт вулканологии. Приехал в Петропавловск - и сразу туда. Мне дали ключ от жилого корпуса и сказали: "Живи". Шло начало 60-х, вулканологи ждали извержения - иначе для чего было организовывать институт? Как раз в тот год, когда я приехал, произошло извержение Ключевского вулкана. Мы подались туда вместе. Перед этим мы ездили в Ключи на вулканостанцию у подножия задымившей Ключевской сопки. Вулкан - высотой почти 5000 метров, неизвестно что происходит внутри. Сидеть и ждать внизу бессмысленно, надо лезть наверх. Боязно, но надо. Залезли: кратер глубиной 400 метров, диаметром 800, внизу колеблется, кипит, шипит и фонтанирует лава. Гора ходит ходуном: когда стоишь на краю кратера и снимаешь, то замечаешь, что все движется. Вся гора вроде как стоит на яичнице. Зрелище обалденное!

Н.К. Страшно находиться в непосредственной близости от извергающегося вулкана?

В.Г. Страшно попасть под троллейбус, а не под камень, летящий из кратера. В извержении все закономерно. Приходилось убегать от раскаленной лавы... Главное в первые дни извержения оглядеться и оценить обстановку. Взрывы и выбросы раскаленной породы происходят не хаотично, а строго направленно. Не центрально, не вертикально, а под углом. Вулканологи знали примерно столько же, сколько и я, ориентироваться приходилось на месте. Во время извержения всегда плохая погода, происходит выброс в атмосферу паров воды, дробленой породы. В ней содержится масса газов - вся периодическая система Менделеева. Постоянное трение раскаленной породы, паров воды и всей этой химии образует электрические разряды. Нарушается связь по переносной радиостанции - сплошной треск. Разряды даже не всегда видны в черных тучах над кратером. И только отдельные выбросы выдают молнии, которые мне удалось запечатлеть в серии фотографий.

Извержение вулкана Толбачек

Рождение Вулкана

Извержение. Начало

Извержение продолжается...

Извержение

Вулкан. Камчатка. Извержение

Камчатка

Лава наступает... Извержение на Камчатке

Пепел... после извержения

Над облаками... Камчатка

Н.К. А на Вас ничего не упало?

В.Г. Падало. Снимать-то хочется ближе, вот и лезешь, позабыв осторожность. Может произойти изменение направления выброса. Камни летят вверх на много километров, так что про них успеваешь забыть. Тут-то они и сыпятся на голову. Раз мы с приятелем попали под взрыв лавового пузыря, ошметки которого летели через нашу голову: мне распороло пуховую куртку, вонь от горелого пуха стояла страшная. Однажды попало камнем прямо по деревянной камере. А на первом знаменитом извержении Ключевского вулкана в 1965 году и вулканологи, и я перепортили все свои аппараты. Когда мельчайшая пыль вроде дробленого стекла сыпется с неба и попадает в оправу объектива, он перестает двигаться. Нам было обидно - извержение только началось. Пошли в магазин в Ключах, там были аппараты "Москва", сделанные по образцу "Роллейфлекса". Во время дождя крыша прохудилась, их залило, и они, никому не нужные, валялись в ящике. Мы выбрали более-менее подходящие аппараты, заплатили по рублю, перебрали их, привели в порядок. Этой скромной камерой я снял все извержение. И до сих пор использую эти слайды.

Н.К. А чем Вы все-таки снимаете? Как говорил Ваш отчим: "Все равно тряпочкой накроешься"?

В.Г. Движение надо все-таки снимать камерой более оперативной. Но я снимаю не узкими камерами, а широкими, 6х7 - "Асахи-Пентакс" и "Мамия РБ-67". А все, что можно делать не спеша, делаю старинной большой камерой: ставлю штатив, накрываюсь тряпкой, и, пока не утрясу кадр, от этого места не отстану. Проявляю сам в ванной. Зачем ехать проявлять куда-то через всю Москву, если можно то же самое сделать дома в любое время суток? Я должен всегда знать, в чем я ошибся, если со съемкой что-то не так. Меня научил этому опыт работы с "Правдой". Однажды я снимал Таллиннскую регату. Мой знакомый Тимир Пинегин, легендарная личность, чемпион Олимпийских игр и мира, дал мне катер, чтобы я мог работать в любых условиях - и в шторм, и в волну. Яхты опрокидывались, погода была чудовищная. Я наснимал такого, что мало кому удавалось. Съемку запороли в "Правде". С тех пор все делаю сам.

Н.К. Скажите, это нормально - снять в течение дня один кадр?

В.Г. Нормально и ни одного кадра в течение дня не снять. Совершенно нормально. Дважды я был на Байкале. Не снял ничего. Тупое пустое небо, отражающееся в озере, выгоревшие летом, никакие склоны, - что там снимать, и кому это нужно? Байкал - объект очень интересный и сложный. Чтобы снять его как следует, там надо жить - искать интересные временные состояния ранней весной или поздней осенью. Когда лед начинает рушиться, и шторма гоняют льдины. Чтобы хорошо прочувствовать любой пейзаж, в нем надо жить какое-то время.

Н.К. Вот великий Клод Моне сидел годами на берегу крошечного пруда у своего дома в Живерни и ловил моменты - ракурсы, всплески солнца, изменение цвета. Благодаря этому мы имеем 300 картин, разбросанных по всему миру...

В.Г. Безусловно, он жил в этом пейзаже. Но не надо по пустякам тревожить большого человека. Это я о фотографии и о Моне. Живопись и фотография - совершенно разные вещи, хотя есть и точки соприкосновения. Книга, составленная из фотографий, - большая мозаика, выстраивающаяся в результате в некую картину, создающую определенное состояние. Наснимать видов - нет ничего проще. И в то же время сложнее. Я не снимаю Москву, потому что я ее "не вижу", у меня нет к ней собственного отношения. Да и не хочу я ее снимать. А вот в Псков могу ездить сто раз, пока не сниму его так, как мыслю - таким, каким он мне нравится. Или в Новгород, или в Кижи. Решая такие задачи, приближаешь фотографию к ИСКУССТВУ. Тогда в результате, хотя картинка остается плоской, создается некий объем, образ того или иного города. Рамки плоскости раздвигаются, и рождается состояние - то есть то, что делает фотографию пейзажа искусством.

Н.К. Как Вы считаете, правильно ли будет сказать, что с помощью фотографии человек, не видевший своими глазами красоту природы того или иного края или шедевра древнерусского зодчества, может составить верное представление о них?

В.Г. Очень приблизительно. В Суриковском институте, где я учился, преподавали наши великие искусствоведы - Виктор Никитович Лазарев, Михаил Владимирович Алпатов и Андрей Дмитриевич Чегодаев. Их книги до сих пор - основа для студентов. Читая лекции, показывали нам иллюстрации. Чегодаев водил в запасники Пушкинского музея. Ему все доставали, всегда шли навстречу - он был очень человечный человек. Алпатов, наоборот, был требовательный - не дай бог ошибиться с датой создания какой-нибудь иконы! Часто на занятиях проектировали на стенку слайды: Феофан Грек, Дионисий, Андрей Рублев... Позже я попал в Новгород, в церковь Спаса на Ильине, до самого верха расписанную Феофаном Греком. Когда поднялся на леса и увидел их нос к носу, впритык, я был изумлен. И тут же написал заявку в издательство "Планета": "Давайте снимать Новгород". И "Планета" быстро среагировала. Так из-за потрясения фресками Феофана Грека я снял альбом про Новгород. Вот таково приблизительно соотношение фотографии и реальности.

Н.К. Сейчас нет ни издательства "Планета", ни "Искусства". Кто же теперь издает альбомы?

В.Г. Никого нет. Никто не издает. У меня лежат горы готовых материалов с текстами - Новгород, Псков. Никто не хочет рисковать деньгами: чтобы выпустить альбом, надо вложить 150 тысяч долларов, а когда они вернутся - неизвестно. В магазинах сейчас все время спрашивают, нет ли альбомов о России, а предложить нечего.

Н.К. О чем Ваш последний альбом?

В.Г. О Карелии. Называется "Гармония вечного". Естественно, я такого названия не хотел - так решила редакция. Мое название было простое: "Природа и искусство Карелии". Гармония вечного - это, в сущности, общее место. Так можно сказать о любой природе вообще.

Н.К. Есть ли места, куда Вам хотелось бы возвращаться?

В.Г. Мне всегда хочется возвращаться на Север. И на берег Белого моря, и на Кольский полуостров. Никак не доеду до старой Ладоги - там древнейшая русская крепость и отличные средневековые памятники, фрески XII века. Осенью вновь поеду на Соловки, которые после кошмаров ГУЛАГа недавно отреставрировали.

Н.К. О чем Вы мечтаете?

В.Г. Моя голубая мечта - сделать здоровенный альбом "Заповедная Россия", куда вошли бы всякие приметные природные места - Камчатка, Урал, заповедники плюс старое русское искусство, которое еще сохранилось. Сейчас я без конца езжу в Псков, где на берегу реки Великой стоит собор Мирожского монастыря и есть возможность снимать с лесов фрески XII века, которые никто никогда не переписывал. Это, пожалуй, единственные в России фрески такой редкой сохранности, невероятно красивые. Высочайший уровень искусства.

В долине гейзеров

Горячее озеро Долины Гейзеров

В 1934 году начал кататься на горных лыжах под руководством Густава Деберли (Австрия). Первый мастер спорта СССР по горным лыжам (1937). Первый чемпион СССР по слалому (1937). Чемпион СССР по слалому 1938 года. С 1937 по 1960 год - тренер по горным лыжам спортивных обществ «Вита» и «Зенит».

В 1948 году получил образование скульптора, закончив Московский художественный институт имени Сурикова. После института увлёкся фотографией. Занимался альпинизмом и горными лыжами. Был первым чемпионом СССР по скоростному спуску 1937 г. Также стал первым, кто спустился с Эльбруса на лыжах в 1939 году. В дальнейшем он трижды завоёвывал первенство Советского Союза по горным лыжам. Очень известны фотоальбомы Вадима Гиппенрейтера «С Камчатки». Он стал одним из немногих, кто снял Извержение Толбачика в 1975 году.

Двоюродный брат и бывший муж Юлии Борисовны Гиппенрейтер. Имеет троих детей (две дочери и сын), пять внуков, двух правнуков.

Указом Президента Российской Федерации Д. А. Медведева № 188 от 12 февраля 2012 года Вадим Евгеньевич Гиппенрейтер награждён орденом Почёта.

Работы и выставки

Автор 28 фотоальбомов по тематикам спорт, искусство, природа, в его архиве около 50 тыс. форматных слайдов. Золотая медаль Международной выставки «ИНТЕРПРЕССФОТО» (1966). Член Союза журналистов СССР, член Союза фотохудожников России.

Изданные фотоальбомы:

• Сказки русского леса. М., 1967.
• К вулканам Камчатки. М., 1970.
• Теберда - Домбай. М., 1970.
• Заонежье. Музей-заповедник под открытым небом. М., 1972.
• Командоры. М., 1972.
• Новгород. М., 1976.
• Вершины впереди. В горах Кабардино-Балкарии. М., 1978.
• Рождение вулкана. М., 1979.
• Мещерская сторона. М., 1981.
• Мелодии русского леса. М., 1983.
• Времена года. М., 1987.
• Средняя Азия. Архитектурные памятники IX-XIX вв. М., 1987.
• Гармония вечного. Древнее искусство Карелии. Петрозаводск, 1994. ISBN 5-88165-004-2.

Средняя полоса, Урал , Камчатка , Курильские и Командорские острова, природа и памятники архитектуры. До недавнего времени он продолжал путешествовать и фотографировать.

За долгие годы, посвященные фотографии, Вадим Евгеньевич ни разу не пользовался цифровой техникой. 70 лет назад ее просто не существовало, да и теперь он предпочитает аналоговую камеру любым современным.

Самый известный фотограф России рассказывает о себе и о собственном отношении к фотографии.

- Вадим Евгеньевич, как и когда вы начали заниматься фотографией?

Я вырос на берегу Москвы-реки, под открытым небом. Был с малого возраста предоставлен самому себе. Уже с 5-7 лет я мог запросто просидеть на берегу речки в ожидании рассвета, с крохотным костерком. Самое таинственное время — это когда ночь кончается и появляется первый просвет. И так продолжалось всю жизнь. По природе я, конечно, биолог. Но с биофака меня выгнали за то, что у меня отец дворянин. Потом приняли в медицинский институт как спортсмена — я к тому времени был уже чемпионом Москвы , чемпионом СССР, а в 1939-м году первым съехал с вершины Эльбруса. В мединституте очень хорошо преподавали общую биологию. Но врач должен быть узким специалистом, а меня это не устраивало — положить жизнь на одну специальность. Я перевёлся в художественный институт и окончил его в 1948-м году. В это время был расцвет культа личности, деньги платили только за портреты вождей. Этого я тоже делать не умел. Поэтому я проработал 20 лет тренером по горным лыжам, занимаясь при этом фотографией.

Снимать я начал в раннем детстве. В каждой интеллигентной семье были деревянные фотоаппараты — и российского производства, и заграничные. Лет с семи мы уже совали нос во всю эту аппаратуру, ставили камеру на штатив, накрывались тряпкой, по матовому стеклу строили картинку. И когда собирались родственники, нас заставляли фотографировать. Снимали на стеклянные пластинки, сами их проявляли при красном свете — весь процесс был в руках.

После войны я занялся охотой. Охота приучила меня к пониманию леса и к тому, что сфотографировать — это гораздо сложнее, чем убить птицу или зверя. По ходу освоения леса я фотографировал всё, что связано с охотой и с лесом. И когда издательство «Физкультура и спорт» решило напечатать «Настольную книгу охотника», у них не оказалось никаких иллюстративных материалов. И всё, что я снимал для себя просто из собственного любопытства, из своего отношения к этому делу, — всё попало к месту: следы медведя в грязи; охота с подсадной уткой; медведь, дерущий кору, когда он чистит когти. А в поездках я целенаправленно снимал российскую природу, заповедную Россию. Поскольку я довольно серьёзно и правильно относился к лесу, меня пускали на любую территорию. Я мог снимать и на территории заповедника, как на Белом море, мог и рядом, на каких-нибудь островах.

Я всю жизнь снимал камерой, сделанной в 1895 году. Причём я её сам доводил до нужной кондиции — под современные кассеты и объективы. А уклон задней стенки камеры, возможность смещения передней стенки вверх-вниз и в стороны — подвижки, которые исправляют перспективу, основа широкоформатной съемки — были в деревянных камерах ещё в те времена. Это были настоящие профессиональные фотоаппараты.

- Какие места в России — особо любимые?

Я сам человек северный, поэтому больше ездил на север. Карелия, Кольский полуостров, Урал, Дальний Восток , Чукотка , Камчатка, Командорские острова… Я объездил очень большую часть России. Был на всех Курильских островах. Но бессмысленно говорить, что в России я побывал везде — настолько Россия необъятна и разнообразна. Куда ни поедешь, в любую сторону — всё новое. Камчатка всегда разная. Сколько раз я там снимал — каждый раз всё менялось. И в Сибири куда ни попадешь — всегда всё новое.

На Камчатку я ездил в течение 40 лет. В первый свой приезд я познакомился с вулканологами и потом был в курсе всех событий на Камчатке. Как только там что-нибудь происходило, мне сразу сообщали, и я ехал туда. Про извержение вулкана Толбачик я знал заранее. Целый год длилось это извержение, то затихало, то снова возникало, и целый год я там снимал. Многие люди с аппаратами избегают этих съёмок, потому что там без конца сыплется на голову пепел, воды нет, дождевая вода — кислая, в ней никакая еда не годится… Один аппарат мне разбило вулканической бомбой — куском застывшей лавы. Есть фотография, где я сижу и что-то делаю, а сзади рушится лавовый поток. И чайник стоит на куске горячей лавы. Снял меня вулканолог Генрих Штейнберг. Я ему говорю: «Давай садись на моё место, теперь я тебя сниму». Пока мы менялись местами, прилетел булыжник и врезался в крышку чайника, заклинил ее намертво. И на следующем кадре Генрих сидит уже с этим чайником.

Никто не знал, когда кончится извержение. Приходилось постоянно ездить в Москву за плёнкой. Привозил запас плёнки в расчёте на то, что мне хватит на съёмку. Но извержение продолжалось, плёнка заканчивалась, приходилось снова лететь в Москву. В какой-то момент всё закончилось, и наступила абсолютная тишина. Это было очень непривычно, потому что мы уже вжились в непрерывный грохот. Изверженные породы вступают в реакцию с кислородом, начинаются новые химические процессы, новый разогрев той же самой лавы. И через 10 лет я поехал туда снимать эти процессы. Так что материала по Толбачику у меня хватит на 10 альбомов.

- Есть места в России, где вы не побывали и жалеете об этом?

Конечно. Разве один человек может везде побывать в России! Я два раза был на Байкале и не сделал ни одной фотографии. Потому что там надо достаточно долго жить, чтобы сделать снимки. За границей я бывал, но мне там ничего не надо. Это всё не мое. Там, где все обжито, уже снимать нечего. А природа необъятна и разнообразна.

- А вы всегда знали, что будете снимать в каждой поездке?

Я никогда не ездил просто так, всегда ездил с конкретной задачей и с определённой целью. Я выбирал такое место, где заведомо знал, что буду работать всерьёз. Причём большую часть жизни ездил в одиночку, вот чем я неудобен. Я ездил в места, связанные с походом, с автономной жизнью: сколько можно, доезжал на каком-нибудь транспорте, а дальше шел пешком. Все на себе: рюкзак с палаткой, аппаратура, топор, спальный мешок.

По можно на машине проехать, но это старая культура, старые памятники, города-музеи. Там очень много материала, но это уже все-таки цивилизованная съемка.

Человек приезжает в такое место и понимает, что до него здесь снимали тысячи людей. Можно что-то новое увидеть для себя?

Конечно, ведь каждый фотограф снимает то, чего другой человек не видит. И каждый человек по-своему снимает, если у него есть собственное представление о том, что такое хорошо и что такое плохо. Человек ездит в такие места, куда другой не поедет. Даже одно и то же место все видят по-разному. Особенно это бросается в глаза в искусстве. Если пять художников будут писать портрет одного человека, то получатся пять разных портретов. Потому что каждый человек привносит в человека, которого он пишет, своё собственное отношение, своё собственное понимание его. Каждый фотограф тоже видит по-своему. Поэтому здесь бесконечное количество вариантов. Из года в год всё меняется, везде появляется что-то новое. Все зависит от подхода, от состояния природы, от времени года.

Бывали у меня такие состояния, когда целый день аппарат таскал — и ничего не снял. Когда нет пейзажа, нет настроения, нет состояния — есть интересная фактура под ногами, что-то вроде натюрмортов, какие-то листики, лужа, ручеёк с лягушками. И я начинал искать вот такие фактуры. И когда делаешь книгу — эти фотографии всегда ложатся на своё место.

При съемке пейзажей у большинства фотографов чувствуется стереотип подхода. Все очень любят снимать закаты…

- … и солнечную погоду. В середине дня я, как правило, не снимал. Это плоское, с одной точки освещение. Чем хуже погода, тем интереснее снимать. Пейзаж — это моё отношение к тому, что мне нравится. Я не люблю пустых солнечных пейзажей, когда всё одинаково освещено, пёстрое, яркое, красивое — и всё одинаковое. А в плохой погоде всегда есть какое-то настроение, какие-то нюансы. При солнце тоже иногда можно извлекать замечательные красивые вещи, но солнце обезличивает пейзаж. Чем погода хуже, тем она мне интересней. В самую плохую погоду постоянно всё меняется, появляется что-то новое. И смены состояний погоды тоже интересны: происходят разные подвижки в облаках, в освещении, меняется общее состояние.

Часто путешественники попадают в интересное место на считанные часы. Есть маршрут, есть сроки, а нужного освещения нет...

Поэтому я всегда ездил один. Группе надо пройти маршрут, а мне как фотографу надо здесь посидеть ещё пару дней. Когда съёмка делается на ходу, когда много людей связано друг с другом, — могут быть только случайные картинки. Я сам ходил в сложные походы. Но я был влиятелен как участник похода и иногда просто ставил условие: здесь мы будем стоять 2-3 дня. Я плавал с вулканологами на крохотном судёнышке по всем Курильским островам, и мы останавливались там, где мне надо было снимать. На Курилах хорошей погоды не дождёшься, так же, как на Камчатке, и съёмки там было мало. Но я снял всё, что надо было вулканологам.

На Камчатке я бывал очень подолгу, там невозможно что-то снять за короткое время. Камчатка окружена с одной стороны Тихим океаном, с другой стороны Охотским морем. Температура воды — 4 градуса. Над этим холодильником всегда стоит толстенный слой облаков. И когда вся эта масса облаков начинает наезжать на Камчатку, то в двух шагах ничего не видно. На Камчатке можно просидеть месяц и ничего не снять, кроме своих резиновых сапог. Поэтому рассчитывать на то, что я приеду на Камчатку и сниму сразу большой материал, — просто несерьёзно.

- Можно определить идеальную точку съемки, или это только субъективное восприятие мира?

Безусловно, это субъективное восприятие. Но это еще и знание некоторых законов обращения с плоскостью. Фотография использует законы искусства, имеющего дело с плоскостью. Изображение должно не разрушать эту плоскость, а оформлять ее. Надо знать законы композиции, законы построения такого оформления плоскости. Картинка, повешенная на стену, не должна протыкать стену своей бесконечной перспективностью. При этом глубина может присутствовать. То есть какие-то предметы замыкают переднюю сторону этой глубины, что-то замыкает заднюю сторону — размытый лес или облака. Как в аквариуме между двумя стенками существует пространство. Это серьёзный вопрос искусствознания, о котором фотографы, как правило, не думают.

Художник создаёт нечто из ничего, художник может что-то взять из своей головы, из своей интеллигентности. А фотограф имеет дело с реально существующими предметами. Фотограф констатирует факт со своим собственным отношением. Это констатирование может превратиться в произведение искусства, если сделано с соответствующим отношением. В фотографии очень важно передать состояние момента. В серую погоду, допустим, какие-то туманные места, туманное небо, соответствующее освещение под ногами, соответствующее общее настроение. Если это настроение передано, то фотография, можно сказать, состоялась. А если этого состояния нет, то получается фальшивая картинка, которая к этому изображению отношения не имеет. Поэтому должен быть очень целостный подход к тому, что ты видишь, своё собственное отношение и возможность реализовать то, что ты чувствуешь. И об этом не надо забывать.

К Вадиму Гиппенрейтеру собиралась словно на первое свидание: волновалась, нервничала, опаздывала. Мы давно с ним не виделись. Он много для меня значит — и в человеческом, и фотографическом плане. Бывают такие редкие волшебные люди. Вадим Евгеньевич — один из них. Когда я работала в «Огоньке», приезжала к нему за фотографиями. Мы беседовали, он рассказывал о своей жизни и ее перипетиях. Странно, но я никогда не чувствовала разницы в возрасте. Никогда не было ощущения, что он — человек другого поколения, потерялся во времени, отстал или чего-то в этой жизни не понимает. Он был абсолютно в курсе всего, абсолютно современен. А его формулу долголетия «не сидеть на диване, а двигаться» я взяла на вооружение. Когда мне совсем плохо, я вспоминаю о нем, и мне становится легче, сам собой возникает выход из, казалось бы, совсем безвыходной ситуации.

Текст: Наталья Ударцева.

Он поразил меня с первой встречи. Невозможно было поверить, что энергичному, подтянутому человеку семьдесят с лишним лет. Он резко отличался от знакомых фотографов: немногословностью, масштабностью личности и мышления, чувством собственного достоинства, отсутствием зависти, умением держать дистанцию в общении, вескостью суждений, за которыми чувствовался огромный опыт. И еще чем-то, что сложно описать словами, что иногда называют словом «энергетика», вкладывая в него разный смысл.

Благодаря Гиппенрейтеру, нашим беседам с ним, я поняла, что фотография — это концентрация энергии снимающего и снимаемого, сход в точке времени энергии фотографа, объекта и энергии пространства. А рамка — всего лишь способ архивации и передачи этой энергии зрителю. Если в фотографии заложена мощная энергия, она бьет зрителя прямо в солнечное сплетение. То же самое происходит и в живописи, и в других визуальных искусствах. Заряженные энергией созидания произведения живут долго и пробиваются на поверхность сквозь толщу времени, остаются в истории искусства независимо от того, когда они были сделаны.

А с моей публикацией в «Огоньке» о Вадиме Гиппенрейтере приключилось следующее. Я написала текст, подобрала снимки и уехала на фотофестиваль в Арль. Когда вернулась, обнаружила, что текст сократили в два раза, решив дать крупно фотографии. Дежурный редактор особо не вчитывался, просто резанул «хвост». Получилась полная чушь. Я позвонила Вадиму Евгеньевичу, чтобы извиниться. Он посмеялся и велел не переживать, чтобы не испортить цвет лица.

В другой раз сканировщик «Огонька», получив слайд Вадима Евгеньевича «Мещера. Разлив реки Пры», решил его «улучшить» и сделал небо синим, а воду зеленоватой. Успели исправить в подписных полосах.

В этот раз, как обычно, Вадим Евгеньевич вышел мне на встречу. Крепко пожал мою руку. Глаза живые. Осанка прежняя. Сказал, что никуда не ездит, но каждый день выходит на прогулку и проходит около километра. Его дочь Мария Вадимовна, удивительно похожая на отца, разбирает его архивы и готовит к публикации четырехтомное издание Вадима Гиппенрейтера. Вадим Евгеньевич ей помогает. Альбом, куда войдут все его лучшие фотографии за 60 лет работы, — давняя его мечта.

Еще два года назад Вадим Евгеньевич ездил кататься на горных лыжах. Потом его сбил трамвай, когда он шел в поликлинику. Долго болел, Мария Вадимовна за ним ухаживала, поставила его на ноги. Про поездки в горы пришлось забыть.

Этот год юбилейный для Мастера. 22 апреля ему исполнилось 95 лет. 3 мая в Кремле президент вручил ему Орден Почета за большие заслуги в развитии отечественной культуры и искусства, многолетнюю плодотворную деятельность.

Выставка его работ «Древние памятники Руси. Золотое кольцо» с большим успехом прошла в апреле в выставочном комплексе «Рабочий и колхозница». Его работы активно покупают коллекционеры. Его имя само по себе бренд. Он ввел моду на Камчатку, Командоры и Курилы. Нет ни одного состоявшегося фотографа пейзажей, который не прошелся бы «по следам Гиппенрейтера».

Когда я думаю о масштабе и значении творчества Вадима Евгеньевича в мировой фотографии, я понимаю, что оно не меньше, чем значение, например, Анселя Адамса. Только тот предпочитал черно-белую пленку, а Вадим Гиппенрейтер — цветную. Их высказывания о съемке природы, о технике фотографирования во многом совпадают, словно они были знакомы, как роднит их любовь к природе, внутренняя свобода и мощность впечатления, которое производят их технически безупречные работы.

Он родился 22 апреля 1917 года в деревне Потылиха, напротив нынешних Лужников. Отца не помнит, его убили в 1917-м. Отец был офицером царской армии, четырежды награжденным орденом Святой Анны за храбрость. Мать Вадима Евгеньевича из крестьян, сельская учительница. Вадиму Гиппенрейтеру рано пришлось начать подрабатывать — разгружать баржу с дровами, перевозить в тачке песок от реки до дороги, людей в лодке с одного берега Москвы-реки на другой.

Учился в школе без особых проблем. После десятилетки поступил в Московский университет на биологический факультет — его интересовало все, что связано с природой. Через три месяца после поступления его отчислили из-за дворянского происхождения отца. Приняли в медицинский. Там открыли специальный спортивный курс, а Вадим к тому времени стал чемпионом СССР по горным лыжам. Его наставником был горнолыжник Густав Деберл, профессиональный проводник в Австрийских Альпах.

Вадим Евгеньевич успевал все: играть в регби, прыгать на лыжах с трамплина, бегать марафон. Легко учился в институте, получал повышенную стипендию. В свободное время ходил в студию, занимался рисунком. В 1937-м начались процессы над врагами народа, а в 1939-м — война с Финляндией. Мобилизовали всех лыжников, в том числе Вадима Евгеньевича, но через два дня отпустили домой. С медицинским он расстался, проучившись три года. Осенью 1940 года стал студентом Московского художественного института. В 1941-м грянула война. Пришла повестка из военкомата — Гиппенрейтер явился с вещами, но его отпустили «до особого распоряжения». Московский художественный институт эвакуировали в Самарканд. Занятия продолжались вперемежку с сельскохозяйственными работами. Среди преподавателей были великие художники: Роберт Фальк, Владимир Фаворский, Александр Матвеев.

В конце зимы 1945 года институт вернули в Москву. Занятия продолжались в холодных помещениях. С работой было сложно. Стабильный доход давала только работа тренером по спорту. В 1948 году Вадим окончил институт, получив диплом скульптора, но с работой лучше не стало: процветал культ личности, платили только за портреты вождей и ударников соцтруда. Вадим Евгеньевич занялся фотографией.

Сначала снимал спорт. Потом увлекся охотой и «через охоту пришел к съемке природы во всех ее проявлениях». Впервые получил хорошие деньги за свои фотоочерки, напечатавшись в «Окнах Известий». Навсегда запомнил слова художественного редактора «Известий» Волчека: «Снимай как снимаешь. Не обращай внимания ни на кого. Все снимают по-своему. Постарайся быть ни на кого не похожим».

После «Окон Известий» фотоочерки Вадима Гиппенрейтера стали печатать журналы «Смена», «Огонек», «Вокруг света». С этого момента фотография стала работой, а Вадим Евгеньевич уже думал не об одной отдельной фотографии, а о теме:

— Я вообще не занимаюсь отдельной фотографией. Всегда делаю книгу, независимо от того, будет она издана или нет. У меня есть только идея, которую я методично нанизываю на зрительный материал. Сначала нахожу место, которое привлекает меня, интересует, тревожит, вызывает особое отношение. Это может быть старинный город, природа какого-то края или просто вид с одной-единственной точки. На любой объект я смотрю с точки зрения будущего альбома.

Наступила хрущевская оттепель. В журналах стали публиковать его снимки памятников архитектуры и пейзажей, но постоянной работы не было. В 1959 году Гиппенрейтера приняли в Союз журналистов СССР, несмотря на то, что он не числился в штате ни одной редакции. Из экспедиций, сложных походов, с вулканов Камчатки, китобойных промыслов он привозил материалы, которые журналы охотно печатали. Его фотоочерками заинтересовались издательства — и вышли первые альбомы с его фотографиями: «Настольная книга охотника» (1955), «Беловежская пуща» (1964), «В горах Карачаево-Черкесии» (1967).

В 1967 году вышел альбом о природе без единого человека «Сказки русского леса». Главный художник издательства взял на себя ответственность за «аполитичность» книги и за то, что она, как предполагалось, осядет в магазинах. Книгу смели с прилавков!

Он не был пионером и комсомольцем, так и не вошел в штат ни одной редакции, ни одного издательства. Всю жизнь был независимым фотографом, чье имя на Западе было известно больше, чем в России.

— Есть ли что-то такое, о чем Вы сожалеете или что-то не успели сделать? — спросила я Вадима Евгеньевича на прощание.

— Я ни о чем не жалею, — коротко ответил он.

Вадим Гиппенрейтер о фотографии. Из книги «Моя Россия». АСТ, 2011

«Фотография — это не искусство по существу. Это констатирование факта. Художник создает свои объекты, фотограф констатирует существующие. Единственное, чем фотографию можно «приподнять», — это своим собственным отношением, попытаться реализовать это свое отношение в каких-то образах».

«Снимаю то, что мне нравится. Надо нести свое собственное отношение и восприятие пейзажа. Пейзаж — это прежде всего взаимосвязь твоего внутреннего состояния и состояния природы. Оно может быть интересным, а может быть безразличным».

«Чтобы хорошо прочувствовать пейзаж, в нем надо жить какое-то время».

«Природа сама по себе, во всех своих проявлениях, во всех своих временах года, невероятно активна. Это всегда перемены, которые приходят то легко, солнечно, то снегопадами, метелями. Когда я сам проявлял, то с проявкой что-то регулировал, вводил какие-то элементы условности с помощью фильтров.

Самая сложная задача — уйти от натурализма. Использую светофильтры, различные расстояния, построение кадра».

«Это мое отношение, мой способ построения, среди тысячи других я его узнаю. Посадить пять художников, перед ними — одного человека, чтобы все пять его одного нарисовали, — будет пять разных портретов, то есть это будет не что иное, как автопортрет каждого из художников. Это его отношение, его решение, его задача. Примерно то же самое я решаю, когда снимаю природу. Так, как я ее представляю. Я снимаю только то, что интересует меня самого. Я точно знаю, что если я это как-то воспринял, мне самому это понравилось, то рано или поздно это найдет применение. Мне понравилось — найдутся те, кому это тоже понравится, которые в это дело как-то войдут».

«На Камчатку я ездил сорок пять лет. Сделал несколько альбомов: извержения, пейзажи, звери, птицы. На Тобачике я торчал с первого до последнего извержения, которое длилось почти год, — снимал, вел дневники. Жизнь вулкана — это история Земли».

«Натюрморт — это прежде всего настроение, — свое собственное и настроение предметов, из которых он складывается. У меня есть два разных типа натюрмортов: одни природные, с ветками, овощами, фруктами, а другие концептуальные. Это, в общем, одно и то же, хотя дают они совсем разное ощущение.

Прежде чем поставить натюрморт, нужно представить себе эти предметы в голове. Бессмысленно переставлять их с места на место и смотреть, что получится. Пока не представишь, не будет никакой ясности в этом. Натюрморт нужно организовать, чтобы все было органично и осмысленно. И, конечно, качество поверхности должно читаться.

Фон может быть разный, как и освещение.

Натюрморт в фотографии решает те же задачи, что и в живописи, — взаимоотношение предметов с плоскостью. Под плоскостью подразумевается создание пространства. Как между двумя стенками плоского аквариума: чтобы плоскость не разрушалась сзади и была оформлена спереди. На этом принципе построен барельеф. Протыкать поверхность в бесконечность — значит разваливать плоскость.

При создании композиции все должно быть подчинено ритму. Находится определенный ритм в отношениях между предметами, при этом предметов не должно быть много: натюрморт из двух-трех-пяти предметов решает те же самые задачи, что и многофигурная постановка».

«Все храмы всегда ставили на самые красивые места, и храмы зрительно объединяли громадную территорию. Они становились центром целой области. Храм — как монумент, вокруг которого развиваются все важнейшие события истории, человеческой жизни. Причем раньше храмы были близки по духу человеческому состоянию».

«Материал и фототехника играют большую роль. Излишнее количество объективов, камер и фотоматериалов усложняют работу, отвлекают возможностью многих вариантов. К тому же связывают физически в походных экспедиционных условиях, когда каждый грамм на учете, — все носишь на себе. Три основных объектива решают все мои задачи. Также фотопленка, которую я уже знаю, и деревянная камера. Камера большого формата 13×18 имеет все уклоны, можно увидеть качество поверхности, есть возможность перспективных исправлений, введения в резкость отдельных планов, чего нет в обычных узкоформатных камерах. Работа с крупноформатным аппаратом ко многому обязывает, расширяет возможности. Начинаешь заниматься действительно фотографией».

Обращение к поклонникам таланта Вадима Гиппенрейтера

Фонд «Фотографическое наследие Вадима Гиппенрейтера» обращается ко всем, кому небезразлично творчество Вадима Гиппенрейтера, с просьбой поддержать проект издания авторского фотоальбома «Заповедная Россия».

Посильная финансовая помощь в издании позволит осуществить давнюю мечту Вадима Евгеньевича — издать книгу, которая вобрала бы в себя все лучшее из его огромного архива, собранного за 60 лет активных съемок.

Предлагаемое издание — это четырехтомник, состоящий из равнозначных логических частей, которые охватывают совершенно разные в эмоциональном отношении регионы России: «Природа Средней полосы», «Великие горы и реки России» (Кавказ, Урал, Саяны, Сибирь), «Русский Север» и «Край великих вулканов и островов» (Курилы, Командоры, Камчатка). Наряду с хорошо известными работами автора в альбом войдут фотографии, ни разу не публиковавшиеся ранее. Этот альбом, посвященный заповедной России, станет итоговым трудом Вадима Евгеньевича.

22 апреля Вадиму Евгеньевичу исполнилось 95 лет, и издание этого альбома будет ему лучшим ему подарком.

Также в рамках юбилейного года мы планируем провести большую фотовыставку «Заповедная Россия» и приурочить к ней выход данного альбома. Для привлечения средств предлагаем к реализации на специальных условиях работы Вадима Гиппенрейтера для начала формирования корпоративных коллекций, частных собраний и оформления интерьеров (коллекция из десяти работ стоимостью 20 000 долл.). Работы выполнены в современной технике, имеют сертификат происхождения, подписаны автором. Возможно также приобретение ограниченного тиража будущей книги автора (100 экз. — 20 000 долл.).

Издание фотоальбома «Заповедная Россия» и одноименная выставка планируются за счет средств, собранных Фондом, а реализация альбома позволит собрать необходимые средства для продолжения работы с архивом по его оцифровке и систематизации, а также для проведения будущих фотовыставок.

Общая стоимость проекта — 80 000 долл. Мы будем рады любым денежным пожертвованиям — как от частных лиц, так и от организаций. Будем признательны за помощь и поддержку в начале большого пути, который мы надеемся пройти вместе с поклонниками таланта Вадима Евгеньевича Гиппенрейтера.